Николай Либан - Я пережил три времени [О семье, детстве и юности]

Алла Тарасова играла Анну Каренину как домработницу. Это очень неудачный спектакль, хотя все говорили, что гениальный. <…> Ведь образ надо из чего-то создавать. Актер перевоплощает писателя. Вообще нельзя ставить то, что не написано для сцены. Вот Островскии писал только для театра, и до сих пор можно ставить. Мастерство! Его пьесы живут до сих пор, и актеру там есть что делать. Правда, там режиссеру мало что остается делать. Островский — это мастерство!

В 6 классе мы ходили в театр Вахтангова. Спектакль «Коварство и любовь». У нас были билеты на последний ряд галерки, а мы садились в первый ряд партера. Администратор был возмущен и запер нас в своем кабинете. Когда он пришел нас выпустить, мы просили, чтобы он оплатил нам билеты: во-первых, это дискредитация Советской власти

во-вторых, мы следующий раз также придем, и в-третьих, нам не дают эстетически развиваться, а мы так любим театр, последние деньги на билет откладываем.

МХАТ начала XX века. Трагедию пьесы «Вишневый сад» хотели показать, как в жизни. Для этого надо было быть не исполнителем, а участником. В жизни они хотели быть господами. Показано было все предвзято. Еще А. Суворов говорил: не дай бог быть господином. Можно быть только тем, кем родился. Произведение воспроизводилось не так, как на самом деле, а как оно преломилось в сознании буржуа.

Немирович стоял несоизмеримо выше Станиславского по мировоззрению и эстетике. Мейерхольд называл его «приживалой», а он, в сущности, задавал тон всему театру.

[О Вертинском]

Это было уже после войны. Я слушал его только один раз. Это был голос с очень выразительной дикцией. Особенно приятно было слушать «Я маленькая балерина», «Я не знаю, кому и зачем это нужно». Он производил впечатление, какое может производить артист, особенно русскими вещами. Стоял огромный белый рояль. И он был на его фоне как черная птица. Его манерность, видимо, была необходимостью жанра. Казалось бы, это вообще должно уйти из сознания. Но время не стерло ничего. Один из бывших офицеров говорил, что его концерты дороги потому, что он может передать то, что мы чувствуем, а мы чувствуем весь трагизм положения России.

[Из воспоминаний о Павле Корине]

Я познакомился с Кориным. Он тогда был модный художник. Он написал огромное полотнище «Русь уходящая». Корин интересен не только этой композицией. Есть еще этюды, типажи, бесконечное количество различных русских типов: монахи, священники, юродивые, нищие, калеки. Одного такого нищего он нашел на паперти и угoваривал идти к нему домой. Он сначала не соглашался Но потом есть захотелось. Из нищего падали вши. Корин сказал, что это лучшая модель. Когда нищий нажрался он потерял свой страдальческий вид и стал довольным! Жене: «Зачем ты его накормила? Он перестал светиться, Он мне испортил всю композицию».

Корин обладал какой-то особой способностью, что лица светились изнутри, тот внутренний свет, который бывает от святой жизни. Я там часами простаивал. Но разговаривать с Кориным было неинтересно. Ворошилов ему говорил: «Ты наш, пролетарский! Зачем ты имеешь дело с попами?» Они тоже хотели, чтобы Корин писал их портреты. Но их лица уже не светились. Корин был замечательный художник-психолог. Я спросил, у кого он учился. — Как у кого? У жизни. — Но какого направления? — О, этого я не знаю. Я художник не направления, не течения, не школы. Я художник от рождения, кисть в руки я взял мальчишкой, а как получается, я не знаю. Жуков хотел, чтобы я написал его портрет. Но он не мог все время сидеть. Вы мундир свой наденьте на денщика. А как же фигура? Мне ведь главное лицо. Смотрят на лицо. Лицо Корин написал. А когда надо было все ордена выписывать, Жуков не согласился, и Корин писал их на память.

Этюды для Дворца съездов. Посмотрите. Лента событий советского времени. «А вот я вам скажу по секрету: мне не удается мозаика в стекле. Я не мозаичист. Это должен быть другой художник. Знаете, что интересно, вот я кого-то пишу, а он и не подозревает, что я о нем все знаю, влезаю к нему в душу. Врачи-хирурги влезают в человека и выворачивают наизнанку, так и я».

На П. Корина я обиделся. Он сказал мне, что не знает, «какая я Русь — ушедшая или уходящая». В день его именин я его поздравил с ангелом и принятием причастия, а он мне говорит: «Я вам так скажу: вы мне нравитесь, хочу написать Ваш портрет, но не знаю, кто вы Не знаю ваш внутренний мир, а обидеть вас не хочу» Так мы

я расстались, не поняв друг друга до конца. Думаю, что он схитрил.

Я в душе, конечно, пожалел, что не будет портрета…

[Любимые цитаты]

Душа растет, расходуя себя.

Быстры, как волны, дни нашей жизни.

Что ни час, то к могиле короче наш шаг. (Студенческая песня)

[Из лекции о 40-х годах XIX в.]

Жизнь можно было сделать куда лучше. Почему не сделали? Ведь Херасков предлагал идеальное устройство. Подумать только! Вся интеллектуальная жизнь России ушла на поиски и построение социализма, и оказалось — не то! Как после этого строить курс?

Наступил период, когда приходится говорить не о том, как изучают того или иного писателя, а о том, кто изучает, какая у того или иного исследователя идея при изучении писателя. Ибо наступило время не литературоведения, а время видения. На протяжении последнего столетия много написано о писателях XIX века. Какова идеология самих авторов? Как этот мир идей воздействует на читателя? Попросту говоря, всестороннее изучение истории. К этой задаче мы совсем не подготовлены, не изучены сами исследователи, которые называют себя «пушкиноведами», «толстоведами» и т. д. — к ним нет подхода, а они этого требуют! Изучение не литературы, а идеи, которая лежит в литературной среде. Но к этому еще не готов современный интеллектуальный мир.

Кто Царь-колокол поднимет?

Кто Царь-пушку повернет?

[О религии, христианстве] Мой герой — Нил Сорский. Вот о ком я бы должен написать монографию. Но материала у меня мало. Материал — это очень важно. У него школа на Афоне. Он оттуда все взял. Мне он близок своим внутренним светом. «Стяжание — это прах». «Надо иметь пояс да гребень».

Хитрость — это для примитива. Подставить щеку- это такт христианского смирения. Христианский такт — сделать врага другом. Сделать вид, что ты не обижен, апеллируя к чувству противника.

У меня в большом смысле не было врагов и противников. Так все, мелкие сошки.

В Москве был протодьякон Холмогоров. Царю Александру III за границей показывали то, другое, а царь говорит: «У меня в Москве Царь-пушка и протодьякон Льюшка» (Илья). Он пел не хуже Шаляпина. Говорил, еще неизвестно, куда больше народа придет — слушать меня или Шаляпина. Сила голоса у него была такая, что, когда он произносил молитвы, лопались стекла. Стекольщики стояли рядом, чтобы стекла вставлять. (Мне рассказывал внук Ильи Холмогорова, тоже протодьякон.) Его портрет написал П. Корин. Очень хороший портрет.